Методический принцип психофизиологического исследования. Сопряженная моторная методика
Александр Романович Лурия (1902 – 1977) – участник знаменитой «тройки» выдающихся советских психологов. Первые публикации по психологии были написаны им еще в студенческие годы, и многие высказанные им в первый период научного творчества идеи сегодня являются классикой психологии. Лурия – доктор педагогических наук, доктор медицинских наук, профессор, действительный член АПН СССР и нескольких американских академий, почетный член множества научных обществ и университетов в Европе.
Оставляя за скобками его вклад в общую психологию, сосредоточимся на более специфических для полиграфологии отраслях. Здесь Лурия известен как создатель нейропсихологии, автор важнейших психофизиологических исследований (в том числе, совместно с А.Н.Леонтьевым) и работ по психолингвистике.
Полиграфолог, впервые знакомящийся с работами А.Р.Лурия, может быть удивлен: там высказаны и даже четко сформулированы многие фундаментальные и инновационные идеи современной полиграфологии. И, заметим, многие из исследований датируются 1920-ми годами.
Главный и общепризнанный (по крайней мере, в нашей стране) вклад А.Р.Лурия в психофизиологическую «детекцию лжи» можно усмотреть в формулировании собственно методического принципа инструментальной психофизиологии.
Помня, разумеется, что дебют полиграфа состоялся чуть раньше начала луриевских исследований, мы, все же, полагаем, что идеи А.Р.Лурия крайне важны и плодотворны для полиграфологии. Постараемся, чтобы в этой главе читатель также смог сформировать представление об их значимости и актуальности.
Первая работа Лурия, которую мы кратко рассмотрим – «Сопряженная моторная методика и ее применение в исследовании аффективных реакций».
В этой работе был сформулирован известный т.н. методический принцип инструментальных психофизиологических исследований:
«…Единственная возможность изучить механику внутренних “скрытых” процессов сводится к тому, чтобы соединить эти скрытые процессы с каким-нибудь одновременно-протекающим рядом доступных для непосредственного наблюдения процессов поведения, в которых внутренние закономерности и соотношения находили бы себе отражение.
Изучая эти внешние, доступные наблюдению корреляты, мы имели бы возможность тем самым изучать недоступные нам непосредственно “внутренние” соотношения и механизмы».
Сказанное и является основой сопряженной моторной методики А.Р.Лурия.
Здесь важно подчеркнуть два обстоятельства, на которых не раз останавливался и сам Лурия.
Во-первых, речь идет о «сопряжении», которое заключается в одновременности, а не в следовании друг за другом, внешних (т.е., в нашем случае, физиологических) и внутренних (психических) процессов, а также в их объединенности в единую систему процессов (которую можно интерпретировать как систему деятельности).
Во-вторых, речь идет об «отражении», которое здесь можно понимать вполне по-математически: между процессами существует связь, рассматриваемая как функциональная.
Следующей принципиальной составляющей методики Лурия является то, что «сложнейшие закономерности и своеобразнейшие механизмы поведения можно изучить, лишь динамически подходя к объекту, стараясь поймать у него моменты нарушенного и восстанавливающегося равновесия, моменты, когда нормальная деятельность организма временно уступает место дезорганизации».
Методика противопоставляется «методу выражения», известному со времен Вундта. Обе методики изучают аффекты «путем учета отражения их на так называемых соматических реакциях – дыхании, пульсе, кровенаполнении и т.п.». Но Вундт, «вызывая центрально ту или иную эмоцию» и наблюдая ее отражение на «легко регистрируемых, периферических непроизвольных реакциях», не прибегал к «сопряжению», как это делает Лурия. И, надо сказать, как не делают, зачастую, полиграфологи.
В чем же смысл «сопряжения»? Оно, следуя логике Лурия, является условием обеспечения адекватности «отражения». «Сопряжение» предполагает кроме наличия двух строго учитываемых рядов (определенной центральной и определенной же периферической деятельности), искусственное выделение регистрируемого ряда периферических реакций, который становится как бы доминантным в ряду других родственных систем периферической деятельности». Без этого, утверждает Лурия со ссылкой на принцип доминанты Ухтомского, нарушения центральной деятельности будут «перебрасываться» с одной отражающей системы на другую, и «мы почти лишаемся возможности получить устойчивую картину наступающих в результате аффекта изменений. Мы видим наличие измененной картины дыхания, пульса и т.д., но не можем установить стандартной, определенной картины этих изменений для того или иного случая».
Эта проблема, на наш взгляд, отчасти соотносится в полиграфологии с проблемой симптомокомплекса.
Далее, из числа периферических систем Лурия останавливает свое внимание на моторике, ибо «именно состояние моторной сферы является ближайшим коррелятом состояния центральной нервно-психической деятельности». Более того, моторный процесс, в силу того, что он имеет «определенную направленность…, быстроту, интенсивность и оформленность», позволяет отслеживать сопряженные психические процессы «в весьма многих планах».
А.Р.Лурия использовал в качестве регистратора моторных реакций род кимографа. В описываемых экспериментах отражающей системой был выбран простой нажим пальцем руки на ключ прибора.
Выбор «центральной» (психической) деятельности остановлен на ассоциативном процессе. Ассоциативный эксперимент тогда (1920-е гг.) уже давно был прекрасно разработанным методом, а ассоциативная реакция обладает, по мнению Лурия, двумя важными достоинствами:
Итак, А.Р.Лурия совместил ассоциативный эксперимент с инструментальной регистрацией моторных реакций. Ассоциирование при этом «сопрягалось» с моторикой, иначе (делает вывод Лурия из ряда экспериментов) адекватное «отражение одного процесса в другом перестает существовать».
Последовательно описывая ход и результаты множества различных опытов, Лурия выявляет эффекты и явления, интересные и в смысле полиграфологии. Мы настоятельно рекомендуем читателю, не знакомому с работой А.Р.Лурия, обратиться к первоисточнику – это кладезь наблюдений, толкований, идей, актуальных и поныне.
Главное, что было четко установлено: нарушения процесса ассоциации (вызванные, по Лурия, аффектами), устойчиво отражаются в непроизвольных моторных реакциях. Примерный вид того, как кимограф регистрирует динамику давления на ключ, приведен на рисунке (по вертикальной оси – сила нажатия, по горизонтальной – время).
Добавить комментарий Отменить ответ
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Эксперименты лурия с использованием сопряженной моторной методики
ПСИХОЛОГИЯ В ОПРЕДЕЛЕНИИ СЛЕДОВ ПРЕСТУПЛЕНИЯ.
// Научное слово, 1928, № 3, с. 79—82, 85—92.
Опишем метод, применявшийся до сих пор исследователями для экспериментальной диагностики причастности к преступлению.
Задачи экспериментальной диагностики причастности сводятся к тому, чтобы уметь вызвать искомые аффективные следы и, с другой стороны, уметь их объективно проследить, зафиксировать.
Обе эти задачи осуществлялись в одном методе, который приобрел достаточное оправдание в диагностике аффективных следов, именно в методе ассоциативного эксперимента.
Метод этот состоит в том, что испытуемому предъявляется какое-нибудь слово, на которое он должен ответить первым словом, пришедшим ему в голову. Эта как будто легкая задача на самом деле не оказывается простой. В обычных случаях, правда, испытуемый легко отвечает своим словом на предъявленное ему; это ответное слово всегда оказывается строго детерминированным (соответственно особым ассоциативным законам) и обычно отнюдь не обнаруживает случайного характера.
Дело резко меняется, когда мы предъявляем испытуемому слово, возбуждающее у него то или иное аффективное воспоминание, тот или иной аффективный комплекс. В этих случаях ассоциативный процесс сильно тормозится; испытуемому или приходит в голову сразу много ответных слов, которые путают его обычный ход ассоциаций, или же ничего не приходит в голову, и он долго не может дать требуемой от него ассоциативной реакции. Когда же он эту реакцию все же дает, то самый поверхностный взгляд на нее часто обнаруживает ее своеобразную нарушенность: она проходит с заметными признаками возбуждения, заминками, многословием, и самая ее форма нередко бывает более примитивной, чем обычно.
Все это объясняется тем, что словесный раздражитель может провоцировать связанные с ним аффективные состояния, и эти аффективные моменты извращают дальнейших ход ассоциаций.
Подробнейшим образом изучив по материалам следствия ситуацию преступления, мы выбираем из нее те детали, которые, по нашему мнению, достаточно тесно с ней связаны и вместе с тем пробуждают аффективные следы только у причастного к преступлению, оставаясь для непричастного совершенно безразличными словами. (. )
Когда группа Таких критических слов разработана, мы составляем список других, совершенно обычных, не имеющих отношения к преступлению, по всей вероятности индифферентных слов, числом значительно больше, чем число критических, и распределяем эти критические слова по отдельности между индифферентными.
Предъявляя сидящему перед нами испытуемому одно за другим слова из составленного нами списка в качестве слов-раздражителей, мы просим его каждый раз отвечать любым первым пришедшим ему в голову словом; мы записываем данный им ответ и регистрируем в десятых (или сотых) долях секунды время, затраченное на этот ассоциативный процесс. В обычных случаях мы получаем уже описанную нами картину: при предъявлении критических раздражителей ассоциативный процесс резко тормозится и самый ответ носит следы аффективной дезорганизации.
Иллюстрируем сказанное примером:
Испытуемый Ц-в обвиняется в том, что он украл из окна вентилятор, выломав решетку. Накануне кражи подозреваемого видели вместе с каким-то человеком около этого окна, причем он якобы рассматривал вентилятор. Испытуемый отрицает свою причастность.
В число слов-раздражителей включаются следующие, входящие в ситуацию преступления слова: деньги, вентилятор, окно, сосед, ломать, инструмент.
Несколько примерных выдержек из протокола опыта показывают нам, как протекают реакции на эти слова.
16. Звонить — 2,4″ — телефон.
17. Ложка — 2,0″ —лежит.
18. Красный — 3,4″ — командир.
19. Деньги — 4,2″ — серебряные.
22. Земля — 1,4″ — черная.
26. Вентилятор — 5,0″ — не знаю.
28. Окно— 4,2″ — большое.
29. Доска — 3,2″ — деревянная.
32. Сосед— 9,2″ — как. сосед. забыл соседей-то.
33. Ломать — 25,0″ — ломать. чего ломать-то?
44. Инструмент — 20,0* — инструмент. не знаю.
Мы видим, что реакции на раздражители, относящиеся к преступлению, не только протекают с резким замедлением, но и характеризуются иногда заметными нарушениями и самого процесса речевой реакции (№ 26, 32, 33, 44).
С помощью только что описанного метода ассоциативного эксперимента работало большинство западноевропейских психологов, ставивших себе задачей экспериментальное изучение оставшихся в психике аффективных следов (Wertheimer, Gross, Jung, Heilbronner, Schnitzler, Ph. Stein, Ritterhaus).
При всех достоинствах этого метода он, однако, имеет и некоторые недостатки, которые современная наука вполне в силах устранить.
Прежде всего, чистый ассоциативный эксперимент учитывает только состояние высшей ассоциативной деятельности, в то время как аффективные следы могут отражаться и на периферической деятельности, моторной сфере и др.
С другой стороны, и это гораздо важнее, простой ассоциативный эксперимент может установить лишь конечный, выявившийся этап ассоциативного процесса — слово-реакцию; что же делается в томпериоде, в течение которого испытуемый молчит и еще не дает нам ответа, каковы механизмы, которыми испытуемый доходит до ответа, насколько этот процесс является напряженным, аффективно возбужденным — все это выпадает из возможностей простого ассоциативного эксперимента. Однако в нашем исследовании именно обнаружение этих механизмов и является весьма важным. (. )
Поэтому естественно возникла мысль о том, что единственная возможность изучить механику внутренних «скрытых» процессов сводится к тому, чтобы соединить эти скрытые процессы с каким-нибудь одновременно протекающим рядом доступных для непосредственного наблюдения процессов поведения, в которых внутренние закономерности и соотношения находили бы себе отражение.
Изучая эти внешние, доступные отражению корреляты, мы имели бы возможность тем самым изучать недоступные нам непосредственно «внутренние» соотношения и механизмы.
В этом положении и заключаются основы сопряженной или отраженной методики. (. )
Для того чтобы выявить скрытые при ассоциативном процессе механизмы, мы связываем словесный ответ с нажимом руки, регистрируемым очень точным способом. Оказывается, что состояние моторной сферы очень точно отражает нервно-психическое состояние испытуемого и дает объективную характеристику структуры протекающей реакции.
Каждое колебание испытуемого, столкновение различно направленных тенденций, возбуждение, задержка и вытеснение пришедшего в голову ответа — короче, все процессы, недоступные для непосредственного наблюдения, с достаточной резкостью отражаются именно на моторной сфере.
Именно изучение моторной сферы дает нам возможность поставить все исследование аффективных следов совершенно на новые рельсы, придать ему значительно большую степень объективности, чем это было до сих пор, и сильно расширить пределы доступных нашему эксперименту явлений.
Прежде всего мы получаем полную возможность объективно отличить нормальную, индифферентную реакцию (хотя бы и несколько замедленную) от реакции аффективной, конфликтной, обнаруживающей следы некоторого возбуждения. Дело в том, что моторная реакция, сопряженная с нормальным ассоциативным процессом, протекает обычно совершенно правильно и представляет собою простой правильный нажим; моторика же аффективного процесса всегда дает нам признаки резкого возбуждения: кривая нажима становится конфликтной, изломанной, покрытой резкими дрожательными движениями. Наличие этих симптомов уже является достаточным признаком аффективности реакции.
Рис. 1. дает нам пример моторики нормальной (А) и аффективно нарушенной (В) ассоциации. Как мы видим, индифферентная реакция «книга — 7,2″ — белая» протекает у нашего испытуемого с некоторой замедленностью, вероятно, благодаря некоторой трудности этой ассоциации для малоразвитого испытуемого, но совершенно нормально: правая рука находится в спокойном положении и записывает ровную линию, в моменте же речевой реакции дает нормальный, правильный нажим (BCD). Другая реакция этого же испытуемого «полотенце — 7,3″ — холстинное» протекает с такой же задержкой и внешне дает совершенно нормальную реакцию. Однако по самой сути дела мы должны считать эту реакцию критической и могли бы ожидать заметных нарушений: дело в том, что испытуемый, о котором здесь идет речь, причастен к убийству (совершенному за 5 дней до опыта), во время которого жертва сопротивлялась и поранила ему руки. Чтобы остановить кровь, он должен был оторвать кусок висевшего тут полотенца перевязать порезы; с этим, куском полотенца он и был задержан.
Если мы теперь взглянем на сопряженную с этой реакцией моторную кривую, которая указывает и на характер самого ассоциативного процесса, мы увидим, насколько она принципиально отличается от моторики нормальной, индифферентной реакции. Время, предшествующее речевому ответу (латентный период), здесь занято своеобразными дрожаниями, нарушенными по форме нажимами руки, отражающими своеобразный возбужденный характер соответствующего ассоциативного процесса. Этот возбуждённый, конфликтный характер данного ассоциативного процесса будет вполне понятен нам, если мы вспомним, какие аффективные следы возбудило слово-раздражитель «полотенце»; в данном случае этот аффективный характер реакции не проявляется в речевом ответе, но вполне проявляется в сопряженной моторной деятельности.
Изучение сопряженной моторной сферы открывает нам глаза на серьезность происходящих перед нами процессов и тогда, когда испытуемый просто не отвечает на данное ему слово-раздражитель.
Обычно мы считали такие отказы от реакций признаком резкой аффективности процесса; теперь мы можем говорить об этом с уверенностью.
Пример одной из реакций:
Испытуемый В-н обвиняется в убийстве из ревности. На данное ему слово «ревность» он в течение 30″ не дает никакого ответа. Рис. 2 показывает, однако, что тотчас же после предъявления этого слова испытуемый впадает в состояние резкого возбуждения, что выражается в резких дрожательных движениях правой руки и говорит о сильной аффективности для него этой реакции.
Изучение моторной сферы дает нам здесь возможность непосредственно судить о степени аффективности самого ассоциативного процесса, а, следовательно, и о том, насколько резкие аффективные следы возбуждаются в психике испытуемого данным словом-раздражителем.
Существенным недостатком простого ассоциативного эксперимента является то, что он объективно не может сказать, является ли данная словесная реакция первой пришедшей в голову или же до нее были другие, задержанные, оттесненные звенья. В проблеме диагностики причастности ответ на такой вопрос является особенно важным.
Моторная методика дает нам и здесь некоторый выход из положения. Оказывается, что задача «нажимать пальцем» одновременно с речевым ответом так закрепляется у испытуемого, что даже с пришедшим в голову, хотя и невысказанным ответом связывается легкий моторный нажим. Именно благодаря этому уже наличие на линии моторики легкого нажима, затем заторможенного, с полной объективностью говорит нам о наличии скрытого, невыявленного ассоциативного звена. Рис. 3 дает нам один из примеров такого проявления скрытых звеньев. Испытуемая М-ва причастна к убийству и ограблению, во время которого был взломан комод, где участники преступления думали найти ценные вещи.
Предъявив испытуемой слово «ломать», мы получили сильно задержанный ответ: «ломать — сделать надо» с признаками сильного речевого возбуждения, причем мы с уверенностью можем предположить, что ответ «сделать надо» подобран испытуемой искусственно и отнюдь не является первым, что пришло ей в голову, но лишь прикрывает вытесненные и скрытые ассоциативные звенья. Анализ сопряженной моторной кривой подтверждает это предположение: уже вскоре после подачи раздражения испытуемая производит ясный нажим рукой, который является признаком того что какое-то ответное слово пришло ей в голову и что был налицо импульс им реагировать; этот импульс, однако, был заторможен (соответственно была заторможена и моторная попытка). Такой процесс повторился несколько раз и снова тормозился, пока испытуемая не нашла безразличной, не компрометирующей ее «прикрывающей» реакции.
Все эти случаи показывают нам, что с введением сопряженного ассоциативно-моторного метода перед нами открываются новые возможности: диагностика аффективных следов встает на путь значительно большей точности и объективности; становится возможным за выявленной словесной реакцией наблюдать лежащие в ее основе механизмы, оценивать степень напряженности, возбужденности, нарушенности, а следовательно и степень аффективности проходящего перед нами процесса.
Первый российский прототип полиграфа: кто же автор?
Многие интересующиеся темой верификации лжи слышали, что официальное признание инструментальных методов детекции лжи в нашей стране датировано 25 июня 1975 г., когда Ю. В. Андропов подписал приказ о создании 30 лаборатории КГБ СССР. На лабораторию были возложены задачи по практическому использованию исследований с применением полиграфа и проведению научно-прикладных исследований по инструментальной детекции лжи. Но далеко не все знают, что работа по созданию первого полиграфа в СССР была осуществлена за полвека до этого. Полиграфологи, впервые знакомящийся с работами Александра Романовича Лурия, могут быть удивлены: в них описаны и сформулированы многие фундаментальные и инновационные идеи современной полиграфологии. Что любопытно, многие из исследований датируются 1920-ми годами.
Александр Романович Лурия (1902 – 1977) – удивительный советский ученый, внесший неоценимый вклад в область психологии, психофизиологии, нейрофизиологии, психолингвистики, и не только. Доктор медицинских наук, доктор педагогических наук, профессор, действительный член АПН СССР и нескольких американских академий, почетный член множества научных обществ и университетов в Европе. А если копнуть глубже, то это ученый с мировым именем, иностранный член Национальной академии наук США, Американской академии наук и искусств, Американской академии педагогики, почетный член швейцарского, французского, британского, испанского психологических обществ, почетный профессор шести зарубежных университетов, и конечно, участник знаменитой «тройки» выдающихся советских психологов, совместно с Выготским и Леонтьевым. Первые публикации по психологии были написаны им еще в студенческие годы, и многие высказанные им в первый период научного творчества идеи сегодня являются классикой психологии.
А.Р. Лурия являлся автором огромного количества статей, которые он начал писать уже в начале своего научного пути. Ранние статьи, написанные Лурией и опубликованные в основанном самим Лурией журнале, привлекли внимание К. Н. Корнилова, директора Московского психологического института, и он пригласил молодого исследователя в Москву. Именно здесь Лурия провел свое первое исследование по психофизиологии, получившее международный резонанс, речь идет о сопряженной моторной методике. В ее основе лежала идея ассоциативного эксперимента К. Г. Юнга. Предложенная Лурией модификация метода была довольно простой. Описывая вклад А.Р. Лурия в создание прототипа полиграфа можно отметить следующие хронологию:
Фундаментальный принцип изложен Лурией А.Р. в этой фразе «…Единственная возможность изучить механику внутренних “скрытых” процессов сводится к тому, чтобы соединить эти скрытые процессы с каким-нибудь одновременно-протекающим рядом доступных для непосредственного наблюдения процессов поведения, в которых внутренние закономерности и соотношения находили бы себе отражение. Изучая эти внешние, доступные наблюдению корреляты, мы имели бы возможность тем самым изучать недоступные нам непосредственно “внутренние” соотношения и механизмы».
Сказанное и является основой сопряженной моторной методики А.Р. Лурия.
Здесь важно подчеркнуть два обстоятельства, на которых не раз останавливался и сам Лурия. Во-первых, речь идет о «сопряжении», которое заключается в одновременности, а не в следовании друг за другом, внешних (т.е., в нашем случае, физиологических) и внутренних (психических) процессов, а также в их объединенности в единую систему процессов (которую можно интерпретировать как систему деятельности). Во-вторых, речь идет об «отражении», которое здесь можно понимать вполне по-математически: между процессами существует связь, рассматриваемая как функциональная.
Последовательно описывая ход и результаты множества различных опытов, Лурия выявил эффекты и явления, интересные и для современной полиграфологии. Главное, что было четко установлено: нарушения процесса ассоциации, устойчиво отражаются в непроизвольных моторных реакциях.
Однако исследовательская методика А.Р. Лурии не превратилась в технологию измерения, которая бы массово использовалась на практике и, тем более, не дала толчок для инструментальной детекции лжи в ближайшие десятилетия в СССР. Как и было отмечено в начале статьи, оттепель в отношении применения полиграфа началось значительно позже, в 60-70 ее гг. ХХ в.
А. Р. Лурия
[ДИАГНОСТИКА СЛЕДОВ АФФЕКТА’]
Проблема объективного познания чужого «я», чужих мыслей занимала уже несколько поколений психологов.
К разрешению ее современная наука благодаря развившимся объективным методам подошла теперь уже настолько близко, что в целом ряде случаев экспериментальная диагностика скрываемых личностью содержаний сознания перестает казаться невозможной, а методы такой диагностики не сегодня-завтра смогут войти в повседневную практику. Конечно, прежде всего в этом заинтересована судебная и следственная практика.
Мы знаем, что каждое сильное аффективное состояние сопровождается глубокими нарушениями функций в организме человека. (. ) Аффект нарушает всю энергетику организма, а так как
‘ Текст состоит из фрагментов двух работ А. Р. Лурия: Сопряженная моторная методика и ее применение в исследовании аффективных реакций. — В кн:
Проблемы современной психологии, т. 3. М., 1928, с. 46 и Психология в определении следов преступления. — Научное слово, 1928, № 3, с. 79—82, 85—92.
корни всякого аффективного состояния сосредоточены, конечно, в деятельности его нервной системы, дающей ответы и на внешние и внутренние раздражители, то ясно, что максимальные отклонения при аффекте наблюдаются именно в высших нервно-психических процессах: мышлении, скорости и правильности ответов организма, распределении и устойчивости его внимания, закреплении и сохранении его навыков и т. д.
Совершенно понятно, что психологи именно здесь старались-найти характеризующие аффект явления; ряд психиатров, работавших в школе Крепелина, и особенно ряд психологов школы Юнга установили, что аффект прежде всего нарушает нормальное течение ассоциаций, что при сильном аффекте ассоциации обычно резко задерживаются.
Преступление всегда связано с сильным аффектом, который у лиц, совершивших его впервые, принимает, естественно, очень острый характер. Трудно предположить, чтоб от этого аффекта преступления в психике совершившего его человека не осталось никаких следов. Наоборот, многое убеждает нас в том, что психические следы после каждого преступления остаются в весьма заметной форме. (. )
Опишем метод, применявшийся до сих пор исследователями для экспериментальной диагностики причастности к преступлению.
Задачи экспериментальной диагностики причастности сводятся к тому, чтобы уметь вызвать искомые аффективные следы и, с другой стороны, уметь их объективно проследить, зафиксировать.
Обе эти задачи осуществлялись в одном методе, который приобрел достаточное оправдание в диагностике аффективных следов, именно в методе ассоциативного эксперимента.
Метод этот состоит в том, что испытуемому предъявляется какое-нибудь слово, на которое он должен ответить первым словом, пришедшим ему в голову. ‘
Эта как будто легкая задача на самом деле не оказывается простой. В обычных случаях, правда, испытуемый легко отвечает своим словом на предъявленное ему; это ответное слово всегда оказывается строго детерминированным (соответственно особым ассоциативным законам) и обычно отнюдь не обнаруживает случайного характера.
Дело резко меняется, когда мы предъявляем испытуемому слово, возбуждающее у него то или иное аффективное воспоминание, тот или иной аффективный комплекс. В этих случаях ассоциативный процесс сильно тормозится; испытуемому или приходит в голову сразу много ответных слов, которые путают его обычный ход ассоциаций, или же ничего не приходит в голову, и он долго ‘не может дать требуемой от него ассоциативной реакции. Когда же он эту реакцию все же дает, то самый поверхностный взгляд на нее часто обнаруживает ее своеобразную нарушенность:
она проходит с заметными признаками возбуждения, заминками, многословием, и самая ее форма нередко бывает более примитивной, чем обычно.
Все это объясняется тем, что словесный раздражитель может провоцировать связанные с ним аффективные состояния, и эти аффективные моменты извращают дальнейших ход ассоциаций.
Подробнейшим образом изучив по материалам следствия ситуацию преступления, мы выбираем из нее те детали, которые, по нашему мнению, достаточно тесно с ней связаны и вместе с тем пробуждают аффективные следы только у причастного к преступлению, оставаясь для непричастного совершенно безразличными словами. (. )
Когда группа Таких критических слов разработана, мы составляем список других, совершенно обычных, не имеющих отношения к преступлению, по всей вероятности индифферентных слов, числом значительно больше, чем число критических, и распределяем эти критические слова по отдельности между индифферентными.
Предъявляя сидящему перед нами испытуемому одно за другим слова из составленного нами списка в качестве слов-раздражителей, мы просим его каждый раз отвечать любым первым пришедшим ему в голову словом; мы записываем данный им ответ и регистрируем в десятых (или сотых) долях секунды время, затраченное на этот ассоциативный процесс. В обычных случаях мы получаем уже описанную нами картину: при предъявлении критических раздражителей ассоциативный процесс резко тормозится и самый ответ носит следы аффективной дезорганизации.
Иллюстрируем сказанное примером:
Испытуемый Ц-в обвиняется в том, что он украл из окна вентилятор, выломав решетку. Накануне кражи подозреваемого видели вместе с каким-то человеком около этого окна, причем он якобы рассматривал вентилятор. Испытуемый отрицает свою причастность.
В число слов-раздражителей включаются следующие, входящие в ситуацию преступления слова: деньги, вентилятор, окно, сосед, ломать, инструмент.
Несколько примерных выдержек из протокола опыта показывают нам, как протекают реакции на эти слова.
16. Звонить — 2,4″ — телефон.
17. Ложка — 2,0″ —лежит.
18. Красный — 3,4″ — командир.
19. Деньги — 4,2″ — серебряные.
22. Земля — 1,4″ — черная.
26. Вентилятор — 5,0″ — не знаю.
28. Окно— 4,2″ — большое.
29. Доска — 3,2″ — деревянная.
32. Сосед— 9,2″ — как. сосед. забыл соседей-то.
33. Ломать — 25,0″ — ломать. чего ломать-то?
44. Инструмент — 20,0* — инструмент. не знаю.
Мы видим, что реакции на раздражители, относящиеся к преступлению, не только протекают с резким замедлением, но и характеризуются иногда заметными нарушениями и самого процесса речевой реакции (№ 26, 32, 33, 44).
С помощью только что описанного метода ассоциативного эксперимента работало большинство западноевропейских психологов, ставивших себе задачей экспериментальное изучение оставшихся в психике аффективных следов (Wertheimer, Gross, Jung, Heilbronner, Schnitzler, Ph. Stein, Ritterhaus).
При вс&х достоинствах этого метода он, однако, имеет и некоторые недостатки, которые современная наука вполне в силах устранить.
Прежде всего, чистый ассоциативный эксперимент учитывает только состояние высшей ассоциативной деятельности, в то время как аффективные следы могут отражаться и на периферической деятельности, моторной сфере и др.
С другой стороны, и это гораздо важнее, простой ассоциативный эксперимент может установить лишь конечный, выявившийся этап ассоциативного процесса — слово-реакцию; что же делается в том- периоде, в течение которого испытуемый молчит и еще не дает нам ответа, каковы механизмы, которыми испытуемый доходит до ответа, насколько этот процесс является напряженным, аффективно возбужденным — все это выпадает из возможностей простого ассоциативного эксперимента. Однако в нашем исследовании именно обнаружение этих механизмов и является весьма важным. (. )
, Поэтому естественно возникла мысль о том, что единственная возможность изучить механику внутренних «скрытых» процессов сводится к тому, чтобы соединить эти скрытые процессы с каким-нибудь одновременно протекающим рядом доступных для непосредственного наблюдения процессов поведения, в которых внутренние закономерности и coo r ношения находили бы себе отражение.
Изучая эти внешние, доступные отражению корреляты, мы имели бы возможность тем самым изучать недоступные нам непосредственно «внутренние» соотношения и механизмы.
В этом положении и заключаются основы сопряженной или отраженной методики. (. )
Для того чтобы выявить скрытые при ассоциативном процессе механизмы, мы связываем словесный ответ с нажимом руки, регистрируемым очень точным способом. Оказывается, что состояние моторной сферы очень точно отражает нервно-психическое состояние испытуемого и дает объективную характеристику структуры протекающей реакции.
Каждое колебание испытуемого, столкновение различно направленных тенденций, возбуждение, задержка и вытеснение пришедшего в голову ответа — короче, все процессы, недоступные для непосредственного наблюдения, с достаточной резкостью отражаются именно на моторной сфере.
Именно изучение моторной сферы дает нам возможность поставить все исследование аффективных следов совершенно на новые рельсы, придать ему значительно большую степень объективности, чем это было до сих пор, и сильно расширить пределы доступных нашему эксперименту явлений.
Прежде всего мы получаем полную возможность объективно отличить нормальную, индифферентную реакцию (хотя бы и несколько замедленную) от реакции аффективной, конфликтной, обнаруживающей следы некоторого возбуждения. Дело в том, что моторная реакция, сопряженная с нормальным ассоциативным процессом, протекает обычно совершенно правильно и представляет собою простой правильный нажим; моторика же аффективного процесса всегда дает нам признаки резкого возбуждения: кривая нажима становится конфликтной, изломанной, покрытой резкими дрожательными движениями. Наличие этих симптомов уже является достаточным признаком аффективности реакции.
Рис. 1. дает нам пример моторики нормальной (А) и аффективно нарушенной (В) ассоциации. Как мы видим, индифферентная реакция «книга — 7,2″ — белая» протекает у нашего испытуемого с некоторой замедленностью, вероятно, благодаря некоторой трудности этой ассоциации для малоразвитого испытуемого, но совершенно нормально: правая рука находится в спокойном положении и записывает ровную линию, в моменте же речевой реакции дает нормальный, правильный нажим (BCD). Другая реакция этого же испытуемого «полотенце — 7,3″ — холстинное» протекает с такой же задержкой и внешне дает совершенно нормальную реакцию. Однако по самой сути дела мы должны считать эту реакцию критической и могли бы ожидать заметных нарушений:
дело в том, что испытуемый, о котором здесь идет речь, при-частен к убийству (совершенному за 5 дней до опыта), во время которого жертва сопротивлялась и поранила ему руки. Чтобы остановить кровь, он должен был оторвать кусрк висевшего тут полотенца ^перевязать порезы; с этим, куском полотенца он и был задержан.
Если мы теперь взглянем на сопряженную с этой реакцией моторную кривую, которая указывает и на характер самого ассоциативного процесса, мы увидим, насколько она принципиально отличается от моторики нормальной, индифферентной реакции. Время, предшествующее речевому ответу (латентный период), здесь занято своеобразными дрожаниями, нарушенными по форме нажимами руки, отражающими своеобразный возбужденный характер соответствующего ассоциативного процесса. Этот возбуждённый, конфликтный характер данного ассоциативного процесса будет вполне понятен нам, если мы вспомним, какие аффективные следы возбудило слово-раздражитель «полотенце»; в данном случае этот аффективный характер реакции не проявляется в речевом ответе, но вполне проявляется в сопряженной моторной деятельности.
Изучение сопряженной моторной сферы открывает нам глаза на серьезность происходящих перед нами процессов и тогда, когда испытуемый просто не отвечает на данное ему слово-раздражитель.
Обычно мы считали такие отказы от реакций признаком резкой аффективности процесса; теперь мы можем говорить об этом с уверенностью.
Пример одной из реакций:
Испытуемый В-н обвиняется в убийстве из ревности. На данное ему слово «ревность» он в течение 30″ не дает никакого ответа. Рис. 2 показывает, однако, что тотчас же после предъявления этого слова испытуемый впадает в состояние резкого возбуждения, что выражается в резких дрожательных движениях правой руки и говорит о сильной аффективности для него этой реакции.
Изучение моторной сферы дает нам здесь возможность непосредственно судить о степени аффективности самого ассоциативного процесса, а, следовательно, и о том, насколько резкие аффективные следы возбуждаются в психике испытуемого данным словом-раздражителем.
Существенным недостатком простого ассоциативного эксперимента является то, что он объективно не может сказать, является ли данная словесная реакция первой пришедшей в голову или же до нее были другие, задержанные, оттесненные звенья. В проблеме диагностики причастности ответ на такой вопрос является особенно важным.
Моторная методика дает нам и здесь некоторый выход из положения. Оказывается, что задача «нажимать пальцем» одновременно с речевым ответом так закрепляется у испытуемого, что даже с пришедшим в голову, хотя и невысказанным ответом связывается легкий моторный нажим. Именно благодаря этому уже наличие на линии моторики легкого нажима, затем заторможенного, с полной объективностью говорит нам о наличии скрытого, невыявлен-ного^а^социативного звена. Рис. 3 дает нам один из примеров такого проявления скрытых звеньев. Испытуемая М-ва причастна к убийству
Рис. 2
Рис. 3
и ограблению, во время которого был взломан комод, где участники преступления думали найти ценные вещи.
‘ Предъявив испытуемой слово «ломать», мы получили сильно задер. жанный ответ: «ломать — сделать надо» с признаками сильного речевого возбуждения, причем мы с уверенностью можем предположить, что ответ «сделать надо» подобран испытуемой искусственно и отнюдь не является первым, что пришло ей в голову, но лишь прикрывает вытесненные и скрытые ассоциативные звенья. Анализ сопряженной моторной кривой подтверждает это предположение: уже вскоре после подачи раздражения испытуемая производит ясный нажим рукой, который является признаком того что какое-то ответное слово пришло ей в голову и что был налицо импульс им реагировать; этот импульс, однако, был заторможен (соответственно была заторможена и моторная попытка). Такой процесс повторился несколько раз и снова тормозился, пока испытуемая не нашла безразличной, не компрометирующей ее «прикрывающей» реакции.
Все эти случаи показывают нам, что с введением сопряженного ассоциативно-моторного метода перед нами открываются новые возможности: диагностика аффективных следов встает на путь значительно большей точности и объективности; становится возможным за выявленной словесной реакцией наблюдать лежащие в ее основе механизмы, оценивать степень напряженности, возбужденности, нарушенности, а следовательно и степень аффективности проходящего перед нами процесса.
Роджерс (Rogers)Карл (род. 8 января 1902), американский психолог, один из лидеров гуманистической психологии, создатель так называемой ненаправленной, или «центрированной на клиенте» психотерапии, при которой терапевт, вступая в глубоко личностный контакт с «клиентом», видит в нем не больного, но другую столь же полноценную личность, способную ваять на себя ответственность за решение собственных проблем путем активизации творческого начала своего «Я». В 1940—63 — профессор университетов Огайо, Чикаго и Висконсина. С 1964 — директор Центра по изучению личности в Ла-Джолла (Калифорния). В своей теории личности Роджерс различает две системы регуляции поведения: организм, стремящийся сохранить и усилить себя, и «Я» личности — особую область
в поле опыта индивида, складывающуюся из системы восприятии и оценок личностью своих черт и отношений к миру. При жесткой структуре «Я» несогласующийея с ней опыт воспринимается как угроза личности и при своем осознании либо подвергается искажению, либо отрицается. Цель ненаправленной психотерапии — так перестроить структуру «Я» личности, чтобы она стала гибкой, открытой по отношению ко всему опыту. Сочинения: Client-centered thera-ry. Boston, 1951; Psychotherapy and personality change (с соавт.). Chicago, 1954; On becoming a person. Constable,’ 1964, On personal power. Boston, 1977 _ Литература: Божович Л. И. Личность и ее формирование в детском ‘ возрасте. М. 1968.
